Часто задают вопрос: зачем снят фильм, для чего и кто вложил в него большие деньги, какая задача ставилась продюсерами перед режиссёром, а режиссёром перед актёрами и всеми творцами, его создававшими?
Премьера «Воздуха» состоялась в прошлом году на Токийском международном кинофестивале, что удивительно – российские ленты, тем более сделанные на государственные деньги, ввиду санкций крайне редко приглашают на МКФ. Почему японцы презрели санкции? Из уважения к таланту режиссёра и памяти о его отце?
Пересмотрел «Двадцать дней без войны» Алексея Юрьевича Германа – фильм, который, надеюсь, Герман-младший и генеральный продюсер проекта Константин Эрнст рекомендовали смотреть всей съёмочной группе. А кто у Германа-отца был продюсером? Тогда в этой роли выступало государство, а конкретно директор «Ленфильма» Блинов, для которого было важно, чтобы фильм получился хороший, идеологически приемлемый, чтобы его выпустили в срок, а посмотрело бы его как можно больше народа и он принёс прибыль киностудии и государству (Блинова вскоре сняли с работы, когда два других фильма положили на полку и студия не выполнила план). Был у фильма и влиятельный, как бы сейчас сказали, сопродюсер – это автор сценария Константин Михайлович Симонов. При публикации книги цензоры вычеркнули монолог лётчика, рассказывавшего Лопатину об измене жены, а Симонов его хотел вернуть – в кино лётчика гениально сыграл Алексей Петренко… Увидев в «Двадцати днях…» неприглядную правду войны, партийные догматики испугались, но благодаря авторитету писателя ленту пустили в прокат.
У режиссёра была своя сверхзадача: снять такой фильм, чтобы не было стыдно перед героями Симонова, ставшими для Германа родными людьми. Нельзя врать, нельзя играть – в смысле изображать что-то, чего не было и быть не могло. Главным открытием Германа-старшего была тотальная документальная подлинность. В кадре, как в хронике, могло появиться что-то как бы случайное, некрасивое, необязательное. Но из этого как бы необязательного складывалась картина войны, чувствовалось время, в котором многие, пройдя через ужас бомбёжек, ранения, потери любимых и друзей, вдруг переставали бояться, суетиться, врать.
Подлинность во всём. В самой истории, в бытовых мелочах, в костюмах, лицах. И в игре артистов, конечно. Никулинский Лопатин – это, наверное, лучшее, что артист сделал в кино. Он, прошедший войну, хорошо понимал своего героя и потому не роль играл, а был им. Лопатин видел смерть (и мы тоже – его глазами), как это происходит подчас нелепо и буднично, стал иначе относиться к жизни, потому так легко оформил развод с ушедшей к режиссёру женой-актрисой: «Я не пострадавший, вы не ответчики». Когда у актёра внешность не героя-любовника, на первый план выходит его человеческая суть. Лопатин у Никулина настоящий мужчина, в этом его притягательность, и я поверил, что героиня Людмилы Гурченко могла довериться такому человеку, влюбиться в него… Сцена на заводе, где среди передовиков было много детей, – больше, чем кино, больше, чем документ, это – потрясающее художественное свидетельство об эпохе… Особенно на фоне многих тогдашних фильмов о войне «Двадцать дней…» – абсолютный шедевр.
Уникальный творческий метод Германа, его правда были взяты на вооружение многими талантливыми кинематографистами, но не все пользовались ею, так сказать, во благо. Картинка может быть внешне по-германовски достоверная, а сценарий – фантастически лживым. Вспомним «Дылду» Кантемира Балагова, где точно воссоздан послевоенный Ленинград, из того времени лица героев, причёски, но, постепенно вводя в историю, доверчивого зрителя принуждают сочувствовать работающей в госпитале главной героине, психически больной, убившей малолетнего сына подруги, а также десятки тяжелораненых солдат (якобы по их просьбе). И между делом, как о чём-то само собой разумеющемся, говорится, что всех женщин на фронте регулярно насиловали командиры и потому героине-лесбиянке всё можно простить. Фильм награждён на Каннском фестивале. То есть была рассказана та «правда о войне», которая приятна европейским жюри, но, по существу, это – отвратительная пропагандистская ложь.
Да, в начале было слово, в кино главное – сценарий. Шедевры у Германа получались, когда в их основе было слово Симонова или слово отца, Юрия Германа, выдающегося писателя, переведённое на язык кино выдающимся сценаристом Эдуардом Володарским («Проверка на дорогах», «Мой друг Иван Лапшин»). Сценарии «Хрусталёв, машину!» и «Трудно быть богом», написанные самим Германом и его супругой, совсем другого уровня, и какая документальная подлинность может быть в Арканарской резне?
Парадокс: фильмы, созданные Алексеем Юрьевичем при якобы несвободе, тотальном контроле Госкино, «зверствах» редактуры, – незабываемы, и мне хочется к ним возвращаться, а снятые при полной, неограниченной свободе хочется забыть как страшный сон. Но вернёмся к «Воздуху», сценарий которого написан Алексеем Германом-младшим и Еленой Киселёвой.
На «Воздухе» слёзы текли часто. И как им было не течь, когда фашисты бомбят Дорогу жизни, в кадре гибнут матери и дети, а потом одну за одной убивают наших замечательных девчонок-лётчиц. Их играют тоже замечательно, правдиво. И Аглае Тарасовой, и Елене Лядовой, и всем прибывшим в полк лётчицам сердечно сочувствуешь, особенно, конечно, Насте Талызиной, сыгравшей главную роль (Жени). Мы обратили внимание на талантливую внучку Валентины Илларионовны Талызиной, когда писали о последнем фильме того же Германа «Дело», а совсем недавно хвалили за главную роль в «Кентавре».
Да, все лица из того времени. Одно только замечание. Училищ, выпускавших лётчиц, было мало, имена и судьбы всех выпускниц известны. Туда шли отчаянные девушки, влюблённые в небо, бесстрашные и, что важно, физически очень сильные, потому что управлять тогдашними самолётами было трудно. А в фильме ощущение, что в лётчики призвали артисток симфонического оркестра и балерин.
Женя – лучшая выпускница лётного училища, но во время боя вдруг понимает, что не может стрелять по вражескому самолёту, потому что там живой человек. Для командира полка, которого сыграл Сергей Безруков, это отличный повод отчислить лётчицу и таким образом спасти ей жизнь, но происходит нечто крайне странное и жестокое. Чтобы, видимо, Женя преодолела страх, командир приказывает ей выстрелить в стоящую рядом лошадь. Женя мучается, но в конце концов выполняет приказ, убивает несчастную лошадку и таким образом преодолевает свой страх. Это неправда хотя бы потому, что их судили бы за вредительство – без гужевого транспорта тогда обойтись было нельзя.
Представить также, что лётчицу попытается изнасиловать коллега, тоже невозможно. Во-первых, ребята и девушки в те пуританские времена были крайне стеснительные, целомудренные. И если бы даже какой-то парень-лётчик настолько одурел, что набросился, предположим, на Гризодубову, Раскову, Рудневу, Литвяк или какую-нибудь другую лётчицу, то они сами (либо с помощью однополчан) нашли бы способ охолонить дурака без применения оружия. А Женя, угрожая пистолетом, наваливается на неудачливого насильника, приказывает ему открыть рот, засовывает туда дуло и стреляет, размозжив череп советскому офицеру. Такое представить невозможно. Это больные фантазии в стиле «Дылды».
Невозможно также, чтобы вину Насти, дабы спасти её от расстрела, на себя взял техник, обслуживающий её самолет (кстати, почему он такой старый – старше 50 в армию тогда не призывали). В происшествии сперва должны были разобраться командир полка, замполит, особист – ложь наверняка вскрылась бы. Злобу Жени во время внезапной сексуальной атаки сослуживца эмоционально питало то, что её в детдоме (она попала туда после того, как её отца, известного лётчика, за критику новых моторов расстреляли вместе с женой) насиловал воспитатель… Такой многослойный харассмент тоже в стиле «Дылды», а не из реальности.
Далее. Женя попадает к партизанам. И там к ней подбегает молодая женщина и умоляет взять своего грудного ребёнка в самолёт, чтобы отвезти его в Ленинград к бабушке. Женя отказывается, так как есть опасность, что самолёт собьют, но мать настаивает. Но немыслимый трагигротеск продолжается. Младенца, которого мать всё-таки засовывает Жене в самолёт, убивают во время воздушного боя. Прилетев, Женя не хоронит его в расположении своего полка, а всё-таки едет в блокадный Ленинград (!), находит бабушку младенца (!!!) и отдаёт ей маленькое тельце, завёрнутое в простыню, потом его бросают в ров со взрослыми трупами. Всё это снято крайне натуралистично… Зачем этот комплот безумия и ужаса?
Излишними показались также сталинградские сцены. Как и почему Женя попадает в гущу рукопашных схваток, непонятно. И выживает в них! И даже несколько раз с хрустом всаживает нож в контуженного немца.
И ещё маленькие неправды, из которых соткан «Воздух»: здесь, как и во всех фильмах Германа-младшего, начиная с «Последнего поезда» и «Гарпастума», очень много тумана, часто сплошная пелена, но при такой погоде самолёты не летали. К тому же аэродром в фильме расположен на берегу озера, самолёты – на пляже, это тоже невозможно, как они будут взлетать? По песку?
«Воздух» рекламируется на самом высоком уровне, его хвалят как выдающееся произведение авторского кино. Авторскими у нас называют фильмы, которые смотрят только авторы и их друзья, а кинокартина – дорогостоящий продукт, плод труда множества людей и предназначен многим. Мне кажется, что, если бы над Германом-младшим стояло тоталитарное Госкино с его церберами-редакторами, они бы, во-первых, пригласили историков-консультантов, профессионально переработали сценарий, убрали сомнительные сцены, сократили фильм на час (сейчас – два с половиной) и всё равно не спасли бы кино. Там в сердцевине какая-то беда.
В «Воздухе» все герои – как будто приговорённые к смерти с отсрочкой приведения приговора в исполнение. Лопатин, Лапшин у Германа-отца совсем другие. В них обречённости нет, наоборот, была готовность ко всему и вера, что всё можно преодолеть, вера в победу. Это то, что нужно сейчас, когда Россия воюет за свою независимость. Но, судя по «Воздуху», наш кинематограф всё ещё зависит от фестивалей в недружественных странах, потому и премьеры устраивают в Токио.
Ваш комментарий будет первым